Коротким "о"
Это славно, что человеку дано вздрогнуть. Сначала четырьмя первыми согласными, затем – легким коротким «о», и вслед – изогнутым окончанием.
Бывает стон. Это славно, что человеку дан стон и дан смех. Он читает вслух, я слушаю. Он умеет произносить слова, я умею их слушать. Он любит жесты, и мне нравятся эти жесты. Он сопровождает ими чужие слова, и оттого они легче проникают в мое тело. Если любишь читать вслух, очень важно найти кого-нибудь, кому нравилось бы слушать. Еще он может уйти один на улицу, и… даже не знаю, что должно следовать за этим «и». Уходит как дети в школу.
Мой взгляд зацепился за спицы городского велосипеда, на котором бесцельно катился мускулистый подросток. Колесо вздрагивало на неровностях асфальта, а тело подростка властно гасило дорожную вибрацию. Но спицы колеса вращались зависимо движениям острых колен – медленно, различимо – тонкие, пыльные, притягивающие мой взгляд.
Шестеро мужчин и две женщины на самой окраине города сидели за деревянным столом, на деревянных скамьях и разговорчиво душили пиво. Кто-то из них стоял у торца стола и умело раздирал сушеные рыбы размером со свою пролетарскую ладонь. Другие жевали и пили пиво. Женщины были одеты в белые несвежие платья, они шутили, трогали свои волосы, привычными движениями уставших рук закладывали пряди за уши, косились друг на друга и от веселой беззаботной скуки пьянели по инерции вместе с мужчинами.
Мы крутим педали и петляем по городу. Упокоенный теплым небом город остается за спиной. Он пускает плоские камушки по воде – забыл, как это называется. Я смеюсь – просто так – горячими губами и пью молоко. Он исчез на полчаса, нашел парного молока и деревенскую буханку серого хлеба. Когда молока в бутылке осталось уже немного, он вымыл им мои стопы. Я почему-то позволил к ним прикоснуться… Возможно, в это мгновение и было все решено. Теперь уже трудно сказать, когда все было решено. Вряд ли найдется женщина, которая скажет, когда был тот момент, когда все было решено.
Бывает стон. Это славно, что человеку дан стон и дан смех. Он читает вслух, я слушаю. Он умеет произносить слова, я умею их слушать. Он любит жесты, и мне нравятся эти жесты. Он сопровождает ими чужие слова, и оттого они легче проникают в мое тело. Если любишь читать вслух, очень важно найти кого-нибудь, кому нравилось бы слушать. Еще он может уйти один на улицу, и… даже не знаю, что должно следовать за этим «и». Уходит как дети в школу.
Мой взгляд зацепился за спицы городского велосипеда, на котором бесцельно катился мускулистый подросток. Колесо вздрагивало на неровностях асфальта, а тело подростка властно гасило дорожную вибрацию. Но спицы колеса вращались зависимо движениям острых колен – медленно, различимо – тонкие, пыльные, притягивающие мой взгляд.
Шестеро мужчин и две женщины на самой окраине города сидели за деревянным столом, на деревянных скамьях и разговорчиво душили пиво. Кто-то из них стоял у торца стола и умело раздирал сушеные рыбы размером со свою пролетарскую ладонь. Другие жевали и пили пиво. Женщины были одеты в белые несвежие платья, они шутили, трогали свои волосы, привычными движениями уставших рук закладывали пряди за уши, косились друг на друга и от веселой беззаботной скуки пьянели по инерции вместе с мужчинами.
Мы крутим педали и петляем по городу. Упокоенный теплым небом город остается за спиной. Он пускает плоские камушки по воде – забыл, как это называется. Я смеюсь – просто так – горячими губами и пью молоко. Он исчез на полчаса, нашел парного молока и деревенскую буханку серого хлеба. Когда молока в бутылке осталось уже немного, он вымыл им мои стопы. Я почему-то позволил к ним прикоснуться… Возможно, в это мгновение и было все решено. Теперь уже трудно сказать, когда все было решено. Вряд ли найдется женщина, которая скажет, когда был тот момент, когда все было решено.